Лишь только когда он попытался взглянуть на нее, чтобы убедиться в этом, он увидел окровавленную повязку на плече и бесполезный, завязанный узлом рукав рубашки. И опять потерял сознание. И все же в своем отчаянии он нашел в себе волю к жизни, к тому, чтобы победить боль и начать борьбу, пока не стало слишком поздно. Он жил ради этого, глотал жидкий суп, хотя его организм отказывался принимать пищу, выносил адские боли при перевязках и не поддавался искушению заснуть и не проснуться. Еды было мало, и русские отравили большинство источников воды, не осталось ни запасов продовольствия, ни фуража. Толпы солдат бродили по брошенному городу, напиваясь, хватая меха, золото и драгоценности. Казалось, ценные вещи и вино были специально оставлены в городе, чтобы окончательно подорвать дисциплину в армии. Последствия были настолько серьезными, что император издал приказ, запрещающий мародерство и приговаривающий к расстрелу всех, замеченных в грабежах. Однако было бесполезно заставлять солдат вернуть награбленное, и они запихивали свою добычу в вещмешки, выбрасывая оттуда боеприпасы и обмундирование, чтобы поместить женские шелковые платья и соболиные шубы.
Парадный зал дворца превратили в палату для старших офицеров, и все четыре дня туда привозили и увозили людей по мере того, как поступали новые раненые и умирали люди. Труднее всего было добыть питьевой воды. Люди умирали сотнями, отравившись водой из рек и колодцев, потери в кавалерии были чудовищными. Макдональд проводил с ним столько времени, сколько мог, и шпынял санитаров, чтобы они как следует ухаживали за ним, и в этом проявились черты, унаследованные от упрямых шотландских предков. Мюрат прислал ему бутылку прекрасного бургундского вина, но раненый был слишком слаб, чтобы выпить ее, а потом ее украл ктото из санитаров, однако сам маршал не появлялся, он терпеть не мог страдания и госпитали. Сам император справлялся о его состоянии, но тут же забыл о том, что ему сказали. Для раненых не хватало кроватей. На примитивной кухне, устроенной в зале, примыкающем к парадному, готовилась еда. Были установлены печи, в которых горел огонь, на растопку рубили драгоценную мебель, и позолоченные стены покрылись копотью.
Система канализации в этом роскошном дворце была очень примитивной и никак не справлялась с нуждами ста пятидесяти человек и еще трехсот лежачих больных. Главный военный врач, опасаясь вспышки тифа и дизентерии, велел построить отхожие места. Но ему было сказано, что у армии есть более достойное занятие, чем рыть выгребные ямы изза того, что ему не нравится плохой запах. Около полковника медленно умирал молоденький лейтенантгренадер, у него были повреждены внутренние органы, когда он попал под копыта русской конницы.
Поскольку внешне не было ничего, что хирурги могли бы зашить или отрезать, то они и не знали, что конкретно у него повреждено, и его положили на повозку с ранеными. Многих умирающих пришлось оставить на месте сражения. Около шести часов вечера врачи заканчивали дневной осмотр, оставалось лишь сделать несколько перевязок. Силы покинули его, кругом слышались крики и стоны, и когда он открыл глаза, то увидел, как из комнаты выносят трех умерших. Юноша рядом с ним стал кашлять, изо рта его потекла струйка крови, он громко стонал. Голос его дрожал и был еле слышен, но никто не отозвался. Он откинулся назад и впервые по его осунувшемуся лицу потекли слезы, вызванные бессилием и жалостью к этому мальчику, страдающему от предсмертного кровотечения, он также злился на то, что ничем не мог помочь ему изза своей слабости. Он опять позвал на помощь, на этот раз его услышали, подбежал измученный санитар. Он уже забыл, что произошло несколько часов назад, сознание еще не полностью вернулось к нему, болела отрезанная рука.
Лишь солдат устало вытирал грязной тряпкой следы смерти. Полковник закрыл глаза и незаметно уснул, во сне он кричал, но никто его не слышал, и он проснулся опять лишь глубокой ночью. В комнате было светло, как днем, слышался какойто треск, прерываемый время от времени глухим грохотом. В высоких окнах виднелся яркий желтый свет. Слышались голоса, раненые пытались приподняться, врачи и санитары сгрудились у окон. Это не утренняя заря, месье. За считанные минуты пожар охватил деревянные дома, а сильнейший ветер разносил искры от крыши к крыше.
Изза нехватки воды было невозможно погасить пожар, и огонь охватывал все новые и новые кварталы. Французские патрули хватали и расстреливали поджигателей, однако были бессильны прекратить этот ад. Однако сильный ветер переносил искры и огненные вихри от дома к дому, и новые пожары вспыхивали в том месте, где они касались крыш. Через двадцать четыре часа поступил приказ эвакуировать госпиталь. Он знал из собственного опыта, что это безнадежное дело. Никто из окружения императора не осмеливался говорить об этом маневре как об отступлении, хотя все прекрасно знали, что это есть не что иное, как бегство.
